Учебник, написанный писателями / Предисловие заманивает

Саму книгу еще не прочла, но предисловие произвело на меня такое впечатление, что копирую его сюда и рекомендую книгу

ЛИТЕРАТУРНАЯ МАТРИЦА

УЧЕБНИК, НАПИСАННЫЙ ПИСАТЕЛЯМИ

В двух томах

ТОМ 1    ТОМ 2

ЛИМБУС ПРЕСС

Санкт-Петербург Москва

При участии Филологического факультета Санкт-Петербургского
     государственного университета

                                    ШКОЛЬНАЯ ПРОГРАММА ПО ЛИТЕРАТУРЕ: 

                                           РУКОВОДСТВО ПОЛЬЗОВАТЕЛЯ

ЛИТЕРАТУРНАЯ МАТРИЦА
УЧЕБНИК, НАПИСАННЫЙ ПИСАТЕЛЯМИ
В двух томах
ТОМ 1

В англо-американском книжном ЖЖ-сообществе bookish появился в этом 

году пост: некто — очевидно, достаточно взрослый — писал, что решил

познакомиться с этими «The Russians», о которых все говорят, и 

прочитать наконец «Преступление и наказание», «Войну и мир» и 

«Лолиту». По результатам прочтения Достоевскому было выдано пять 

звезд, а Толстому с Набоковым — по четыре с половиной. Автор поста 

просил подсказать ему, что еще почитать у тех же писателей. Речь, 

впрочем, не об экспорте русской духовности, а о том, что ответил 

автору поста один из участников сообщества: радуйся, мол, что родился 

в Штатах, — родись ты в России, тебя этими книжками замучили бы еще в 

школе и потом ты всю жизнь их ненавидел бы.

Надо полагать, именно эти «замученные книжками еще в школе» и 

позаботились о том, чтобы обязательный выпускной экзамен по литературе 

был отменен. Тем не менее русские классики остались в школьной 

программе. Так надо их читать или не надо? И если надо — то зачем? В 

наше прагматическое время, когда в некоторых странах паспорта выдают 

едва появившимся на свет младенцам, любой продвинутый школьник, 

приходя на первый в жизни урок литературы, прежде всего обязан 

скривить лицо и заявить Мариванне, что литература никак не пригодится 

ему в реальной жизни, а значит, учить ее не надо: мол, расскажите-ка 

мне лучше, как составить резюме. На вторую часть этого вопроса 

грамотная Мариванна должна ответить, что писать резюме — это удел 

лузеров: крутые парни не составляют резюме, а читают и отбраковывают 

чужие. С реальной жизнью сложнее. Честная Мариванна должна сознаться, 

что ни литература, ни, скажем, астрономия или ботаника в реальной 

жизни никому еще не пригодились. Ограничимся, впрочем, литературой. 

Еще раз: знание истории русской литературы действительно никакого 

практического применения не имеет.

Нет никакой зависимости между культурным уровнем человека и его 

социальным положением. Канадский премьер-министр как-то признался, что 

любит только хоккей, а книг вообще никогда не читает. Тогда как 

кремлевский «серый кардинал» Владислав Сурков, напротив, известен как 

тонкий ценитель литературы. То же самое, в общем, можно сказать и о 

лузерах: в интеллектуальном багаже одного хранятся разве что смутные 

воспоминания о сказке «Репка», а другой числит главным достоянием 

«сало и спички — и Тургенева восемь томов».

Более того, вопреки распространенному заблуждению, чтение 

художественной литературы (сюжеты которой, так уж сложилось 

исторически, строятся чаще всего на любовных многоугольниках) никак не 

помогает обустроить свою личную жизнь. Напротив, книжные представления 

о любви отпугивают объектов этой любви (тут полагается вспомнить 

пушкинскую Татьяну, воспитанную на романах и обманах «и Ричардсона, и 

Руссо»), а потом еще и оказываются источником разочарований («Я-то 

думала: он мне стихи читать будет…»).

Наконец, необходимо разрушить самый стойкий предрассудок: будто бы 

чтение хорошей литературы — это такое уж безусловное удовольствие. 

Стоит признаться, что даже маленькая порция пломбира явно способна 

доставить куда более очевидное удовольствие, нежели многочасовое 

погружение в какие-нибудь там «Мертвые души». Ведь читать гораздо 

труднее, чем простодушно облизывать пломбирный шарик. И все-таки: есть 

мнение, что читать надо. Зачем и почему?

Первая благородная истина буддизма гласит: жизнь есть страдание. 

Житейский опыт, как кажется, не дает оснований спорить с этим 

утверждением. Моменты счастья всегда кратковременны: по этой логике, 

счастье есть не более чем отложенное страдание. Художественная 

литература не может исправить этого — ни одна книга не сделает 

человека счастливым. Но так уж получилось (спросите у историка — 

почему), что именно художественная литература стала для разумного 

населения земного шара аккумулятором смысла — того, что люди за 

последние пару-тройку тысячелетий поняли о жизни и о себе. Пройдут 

сотни лет, прежде чем кино или любое иное гипотетическое искусство 

будущего сможет сравняться по смыслоемкости с батареей мировой 

литературы.

Читать «Войну и мир» нужно не для того, чтобы, участвуя в 

телевикторине, бойко ответить на вопрос, какого цвета была собачка 

Платона Каратаева (кстати: она — вы не поверите! — была лиловая), и не 

для того, чтобы блеснуть уместной цитатой в умной беседе. А для того, 

чтобы настроить свой ум на такую волну, на которой вопросы вроде «кто 

я?» и «зачем я здесь?» лишаются анекдотической окраски. Те, кто 

планирует благополучно просущестовать, вовсе не задаваясь подобными 

вопросами, приглашаются на урок по составлению резюме.

Ответов на эти вопросы, кстати говоря, ни в одной хорошей книге нет. 

Ответы при благоприятных условиях появляются в голове читателя сами

собой. Могут ли они, ответы, появиться в голове сами собой и без 

всяких книжек? Могут. Но, пока мы читаем, вероятность их появления 

существенно возрастает. Таким образом, тот, кто проштудировал «Войну и 

мир» или «Историю одного города», получает серьезный шанс не просто 

прожить жизнь, исполненную страдания, но что-то об устройстве этой 

жизни понять. А ведь осмысленное страдание куда как лучше страдания 

бессмысленного — это знает всякий, кого мама ставила в угол за драку с 

братом, который, между прочим, первый начал.

Существенное отличие чтения русской литературы от прогулки по музею 

материальной культуры заключается в том, что книги — не экспонаты, о 

которых любопытно узнать пару забавных фактов. Книги собраны из мыслей 

и фантазий, сомнений и откровений, любви и ненависти, наблюдений и 

разочарований живых людей. («В литературном мире нет смерти, и 

мертвецы так же вмешиваются в дела наши и действуют вместе с нами, как 

и живые», — это не из сценария голливудского ужастика, а из статьи 

русского классика Гоголя. И сказано это о литераторах предшествующей 

эпохи, которые, по мнению Гоголя, постоянно требуют «своего 

определения и настоящей, верной оценки», «уничтожения неправого 

обвинения, неправого определения».) Люди эти, коль скоро человечество 

помнит о них десятки, сотни лет, были людьми исключительными. И 

порукой тому, что все ими написанное было обдумано и написано на 

пределе серьезности, — их трудные судьбы и зачастую трагические 

смерти. Потому-то их произведения сочатся горячей, как кровь, мыслью — 

мыслью, которая разрывает сознание, не умещаясь в мозгу, и 

выплескивается вовне, в тексты. Брать эти тексты в руки нужно не как 

осколки какого-нибудь кувшина, а как старое, но грозное оружие 

(человек, который придумал это сравнение, через несколько дней пустил 

себе пулю в висок — игра «Угадай цитату» началась).

В этом смысле само словосочетание «изучение литературы» звучит смешно. 

Можно, конечно, изучать устройство автомата Калашникова, но создан он 

не для того, чтобы его изучать, а для того, чтобы из него стрелять. 

Похожим образом обстоит дело и с томиком Толстого. На то, чтобы 

исследовать язык «Войны и мира» или образ Анны Карениной, можно 

положить целую жизнь — занятие не лучше и не хуже других, — но 

написаны эти романы были не для того, чтобы несколько ящиков в 

библиотечном каталоге заполнились карточками с пометкой «Толстой, о 

нем», а для того, чтобы хоть один из сотни читателей потерял покой.

У профессионала-филолога, который возьмется читать этот сборник, будет 

масса поводов скривить лицо: об этом, мол, уже написал тот-то, а это 

не согласуется с теорией такого-то. Профессионал-филолог будет 

абсолютно прав. Русская литература от Грибоедова до Солженицына 

препарирована и разложена на трактовки во многих сотнях томов, в 

названиях которых есть слова «дискурс» и «нарратив». Краткий и 

упрощенный конспект того, что ученые имеют нам сказать про 

художественную литературу, должен, по идее, содержаться в школьном 

учебнике. Учебник этот — книга, безусловно, полезная и познавательная. 

Существует он затем, чтобы его читатель как минимум запомнил, что 

Пушкин родился несколько раньше Чехова, и как максимум — на что стоит 

обратить внимание при чтении Тургенева. Затем, чтобы в голове его 

читателя выстроилась картина истории русской литературы как истории — 

измов: классицизм — романтизм — реализм — символизм…И в этом смысле 

учебник неизбежно должен быть до некоторой степени равнодушен к самим 

текстам — шаманская, напрочь выносящая мозг проза Платонова ему столь 

же мила, как и зубодробительно скучный роман Чернышевского.

Смысл же появления этого сборника, хотя статьи в нем и расположены в 

традиционном хронологическом порядке, состоит совершенно в другом.

Его авторы — не ученые, а писатели и поэты. С литературоведческими 

трудами они, в большинстве своем, не знакомы.

В этом смысле они такие же «простые читатели», как и мы с вами, — но, 

будучи сами писателями, они в силу устройства своего ума способны 

заметить в книгах своих почивших в бозе коллег нечто большее, нечто 

более глубинное, нежели обнаружит самый искушенный филолог. 

Возвращаясь к оружейной метафоре, можно сказать, что они не музейные 

работники, а бойцы на передовой, и потому тщательное изучение «шпаги

Лермонтова» или «пулемета Бабеля» имеет для них самый что ни на есть 

практический смысл: всем этим арсеналом нужно уметь пользоваться, 

чтобы научиться бить без промаха.

То, что они нам предлагают. — это не абсолютные истины, не аксиомы, 

которые надо выучить, чтобы пользоваться ими, как пользуются таблицей 

умножения, высчитывая выгодность покупки. (Более того, если, например, 

выучить наизусть и рассказать историку на экзамене то, что в своей 

статье рассказывает о Пушкине и пушкинской эпохе блестящий прозаик и 

драматург Людмила Петрушевская, то историк, скорее всего, поставит 

двойку.) Нет, каждая статья этого сборника — опыт настоящего чтения, 

чтения всерьез. Опыт, который может пригодиться, а может и не 

пригодиться. При чтении любой из этих статей, не исключено, возникнет 

протест: я не согласен. (В нескольких случаях не согласны — друг с 

другом или с авторами — оказались сами составители сборника, поэтому 

некоторым классикам в этой книге посвящено не по одной, а по две 

статьи.) Так ведь и все классические произведения, послужившие нашим 

авторам материалом для размышления, были написаны не в последнюю 

очередь для того, чтобы кто-то осознал, что он не согласен. «Раз 

художник использовал воображение при создании книги, то и ее читатель

должен пустить в ход свое — так будет и правильно, и честно», — 

утверждал Набоков в своих лекциях, которые он читал американским 

студентам. А писатель Джозеф Конрад и вовсе заявлял, что «автор пишет 

только половину книги: другую половину пишет читатель». И, ясное дело, 

каждый читатель по-своему пишет свою половину книги.

Поэтому едва ли найдется кто-то, кому понравятся все статьи, 

помещенные под этой обложкой: тот, кто готов вяло согласиться со всеми 

столь разными авторами своих «половин» классических текстов, вряд ли 

вообще возьмет в руки нашу книгу.

Составители старались, чтобы сборная авторов этой книги отражала не их 

личные пристрастия, а современное состояние русской литературы во всем 

ее разнообразии, как эстетическом, так и идейном, — чтобы читатель мог 

не только проследить, чем жила русская литература с начала XIX века по 

середину XX-го, но и увидеть, чем она жива сегодня. Поэтому в составе 

авторов этого сборника есть поэты и прозаики, маститые и совсем 

молодые литераторы, живущие как в России, так и за ее рубежами.

Главное, чего хотелось бы составителям этой книги, — чтобы тот, кто 

прочтет из нее хоть несколько статей, почувствовал необходимость 

заглянуть в тексты произведений русской литературы, входящих в 

«школьную программу». Чтобы он читал эти тексты так, как читают их 

авторы этой книги, — не сдерживая слез, сжимая кулаки, хохоча и 

замирая от восторга, гневаясь и сходя с ума. Потому что школьная 

программа по литературе — это на самом-то деле программа для активации 

человеческого в человеке, и надо только понять, где тут кнопка «enter» 

и как ее нажать.

Вадим Левенталь

Светлана Друговейко-Должанская

Павел Крусанов